Аверченко вечером основная мысль. Нравственная проблематика рассказов А
Нравственная проблематика рассказов А. Аверченко
Аркадий Аверченко был справедливо признан «ко-ролем смеха». В своих рассказах этот талантливый писатель развенчивал серое, пошлое существование, бичевал пороки людей и действительности. Его произ-ведения наполнены острым комизмом, вызывающим смех.
Тематика рассказов Аверченко многогранна, но все их объединяет острое неприятие писателем по-шлости мысли, пошлости поступка, пошлости чувств. Безжалостно сатирик высмеивает лицемерие, глу-пость, жадность.
В рассказе «Два преступления господина Вопяги-на» перед читателем разворачивается картина на-стоящего судебного действия. Подсудимый Вопягин обвиняется в том, что семнадцатого июня, спрятав-шись в кустах, он подсматривал за купающимися женщинами. Вопягин признает себя виновным, но за-являет о наличии смягчающих вину обстоятельств. Этими обстоятельствами является то, что Вопягин, прогуливаясь с ружьем рано утром и, «бесплодно про-шатавшись до самого обеда» решил перекусить, для чего он выбрал «теневое местечко», открывающее прекрасный вид на купающихся женщин. Эти обстоя-тельства Вопягин совершенно искренне считает смяг-чающими вину. Бессовестно рассказывает он судье об увиденном, расписывая все прелести женских тел. Ге-рой нисколько не смущается своего поступка, а вот су-дью он вгоняет в краску. Обо всех Вопягин судит по себе. Принимая вполне законные вопросы судьи за живое любопытство, герой многозначительно подми-гивает ему. Надо сказать, что у Вопягина были неко-торые основания так отнестись к судье, ведь тот слу-шал рассказ подсудимого о женских прелестях, полу-закрыв глаза, что красноречивее строгого тона говорит о его подлинных ощущениях. Отчаянно бо-рется с ними судья. «Что вы мне такое рассказываете! Судье вовсе не нужно знать этого... — кричит он, но тут же добавляет: — Впрочем, ваше откровенное соз-нание и непреднамеренность преступления спасают вас от заслуженного штрафа. Ступайте!»
В рассказе с причудливым названием «Ихневмо-ны» Аверченко говорит об истинности и лжи в искусстве, о всеядных литераторах и бездарных художни-ках, о редакторах, готовых, отдавая дань моде, рас-хваливать что угодно. Рассказчик, по мнению редактора, подходит на роль автора статьи потому, что он человек добрый, с прекрасным, мягким и ров-ным характером. Эти качества, как считает редактор, могут заставить человека лгать и восхищаться тем, что на самом деле ему не только не интересно, но и не-приятно. Посетители выставки, с которыми сталки-вается рассказчик, вслух восхищаются картинами, а шепотом добавляют: «Давай убежим!»
На искренность в рассказе оказывается способен только билетный контролер, восклицающий: «Если бы вы знали, как тут тяжело... Нешто ж у нас нет со-вести или что?! Нешто ж мы можем в глаза смотреть тем, кто сюда приходит? Срамота, да и только...».
«Доброта» не помогла рассказчику написать соот-ветствующую требованиям редактора рецензию. Но редактор не отчаялся, потому что тут же нашелся мо-лодчик, согласившийся написать пафосную статью, не посетив выставки.
Горечь у писателя вызывают такие псевдокритики, которые ради корыстных интересов могут не только превознести пошлое, но и разгромить действительно талантливое и высокое.
Внешне анекдотическую ситуацию описал Авер-ченко в рассказе «Двойник». Однако за ее комично-стью прячется глубокая неприязнь писателя ко лжи. Молодой человек Колесакин называет себя застенчи-вым весельчаком. Однако всем повествованием автор подчеркивает, что он бессовестный врун и подлец.
Оказавшись на вокзале небольшого провинциаль-ного города, куда он приехал на один день по поручению тетки, Колесакин неожиданно узнает, что в этом городе у него есть двойник. Сначала герой испытыва-ет чувство растерянности и недоумения, но когда ему, приняв его за другого человека, начинают возвращать долги, Колесакин искренне радуется. Его совесть спит, и он не только принимает от толстяка деньги, но и берет у него в долг, нисколько не задумываясь, что за это придется рассчитываться другому человеку. Постепенно Колесакин входит в азарт. Он не только велит свалить себе во двор три вагона досок, но и, пользуясь ситуацией, обманом вступает в любовную связь с совершенно незнакомой ему женщиной. Уто-пая во вранье, Колесакин даже делает ей предложе-ние. Он нисколько не задумывается о том, что, когда девушка узнает правду, сердце ее будет разбито. Чу-жие чувства нисколько не интересуют Колесакина, ему весело.
Чувство вседозволенности заставляет Колесакина идти на авантюры. Он ведет себя просто по-свински: разбивает бутылкой трюмо, ломает рояль, танцует на столе, покрытом посудой, надевает барабан на голову возмущенного посетителя ресторана и добивается увеличения счета на 150 рублей. Безгранично хамст-во человека, знающего, что ему не придется отвечать за свои поступки. Однако автор наказывает своего ге-роя, заставляя его не только «нажиться» на положи-тельных моментах биографии инженера Зайцева, но и ответить за обидные слова своего двойника и полу-чить за них пощечину.
В рассказе «Мозаика» Аверченко также восстает против лжи. Герой рассказа — несчастный человек. Ложь лишает его свободы действий, мыслей, чувств. У него шесть возлюбленных одновременно, потому что он не может никак найти свой идеал женщины. В одной Кораблев любит ноги, в другой зубы, в третьей уши, в четвертой характер и т. д. Всех их герой обманывает без зазрения совести. Чтобы не запутаться, он ведет специальный блокнот, в котором фиксирует все тонкости. Едва ли Кораблев когда-нибудь найдет свое счастье. Его жизнь — бешеная гонка по кругу, кото-рая приведет его в окончательный тупик. В своих женщинах Кораблев не видит людей. Они для него не личности, каждая со своим сложным внутренним ми-ром, а игрушки, предмет удовлетворения собственно-го вкуса. В жизни страшно встретиться с таким чело-веком.
«В том-то и признак настоящего искусства,— пи-сал Ф. М. Достоевский,— что оно всегда современно, насущно полезно». Именно такими являются расска-зы Аверченко, а значит, они подлинное искусство.
Аркадий Тимофеевич Аверченко
Вечером
юмористический рассказ
Читает Ростислав Плятт
Посвящается Лиде Терентьевой
Аркадий Тимофеевич Аверченко - прозаик, драматург, журналист и критик.
Первый рассказ писателя «Уменье жить» был опубликован в 1902 году в харьковском журнале «Одуванчик». В период революционных событий 1905-1907 гг., обнаруживая в себе публицистический талант, Аверченко публикует в периодике очерки, фельетоны и юморески, а также выпускает быстро запрещенные цензурой несколько номеров собственных сатирических журналов «Штык» и «Меч».
В 1910 году выходит его сборники «Рассказы (юмористические)», «Зайчики на стене» и «Веселые устрицы», последний имел более 20 переизданий. Эти книги сделали его имя известным среди большого количества российских читателей.
После опубликования Аверченко статьи «Марк Твен» в журнале «Солнце России» за 1910 год (№ 12), такие критики, как В.Полонский и М.Кузмин, заговорили о связи юмора Аверченко с традицией Марка Твена, другие (А.Измайлов) сопоставляли его с ранним Чеховым.
Аверченко затрагивал в своем творчестве разные темы, но главный его «герой» - это быт и жизнь обитателей Петербурга: писателей, судей, городовых, горничных, не блещущих умом, но всегда у него очаровательных дам. Аверченко издевается над глупостью некоторых обывателей города, вызывая у читателя ненависть к «среднему» человеку, к толпе.
В 1912 году в Петербурге получают жизнь книги писателя: «Круги по воде» и «Рассказы для выздоравливающих», после чего за Аверченко закрепляется звание «короля смеха». Рассказы инсценировались и ставились в Петербургских театрах.
На данном этапе в творчестве писателя выработался определенный комплексный тип рассказа. Аверченко утрирует, расписывает анекдотические ситуации, доводя их до полнейшего абсурда. Притом его анекдоты не имеют и тени правдоподобия, тем самым служат для большего отстранения действительности, которое было так необходимо интеллигентной публике того времени. Рассказ «Рыцарь индустрии» повествует о неком Цацкине, который готов зарабатывать на жизнь самым любым способом.
Постепенно в творчестве Аверченко возвращаются трагические нотки, связанные с первой мировой войной. С началом войны появляются политические темы, публикуются патриотически ориентированные произведения Аверченко: «План генерала Мольтке», «Четыре стороны Вильгельма», «Случай с шарлатаном Кранкен» и другие. Очерки и фельетоны Аверченко полны горечи и передают то состояние развала, в котором находилась Россия накануне революции. В некоторых рассказах этого периода писатель показывает разгул спекуляции и нравственной нечистоплотности.
В военные и предреволюционные годы книги Аверченко активно издаются и переиздаются: «Сорные травы»(1914), «О хороших, в сущности, людях»(1914), «Одесские рассказы»(1915), « О маленьких - для больших»(1916), «Синее с золотом»(1917) и другие. Особое место среди них представляют «детские» рассказы(сб. «О маленьких - для больших», «Шалуны и ротозеи» и другие).
К 1917 году Аверченко перестает писать юмористические произведения. Теперь его основные темы - это обличение современной власти и политических деятелей. С 1917 по 1921 годы в творчестве Аверченко мир разделен на две части: мир до революции и мир после революции. Эти два мира у писателя постепенно противопоставляются. Аверченко воспринимает революцию как обман рабочего человека, который должен в определенный момент спохватиться и вернуть все на свои места в этой стране. И опять же Аверченко доводит ситуацию до абсурда: из жизни людей исчезают книги, в рассказе «Урок в советской школе» дети по книжке изучают, какая была еда. Также писатель изображает главных российских политиков Троцкого и Ленина в образах беспутного мужа и сварливой жены («Короли у себя дома»). Второй мир России у Аверченко - это мир беженцев, мир тех, кто «зацепился» за эмиграцию. Этот мир раздроблен и предстает, прежде всего, в образе Константинополя. Здесь можно отметить рассказы «Константинопольский зверинец» и «О гробах, тараканах и пустых внутри бабах», в котором три человека пытаются выжить в Константинополе, они делятся друг с другом своим опытом о том, как каждый из них зарабатывает себе на хлеб.
В 1921 году в Париже выходит книга памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», где Аверченко сокрушался о ужасной гибели России. Его героями становятся дворяне, купцы, чиновники, рабочие, военные - все они с неимоверной ностальгией вспоминают о прошлой жизни.
Опыт эмигрантской жизни писателя отразился в его книге «Записки Простодушного» 1921 года. «Записки простодушного» - сборник рассказов о жизни самых разнообразных характеров и типов человека, их радости и страданиях, приключениях и жестокой борьбе. Приблизительно в это же время выходят в свет сборник рассказов «Кипящий котел» и драма «На море».
В 1922 году издается сборник «Дети». Аверченко описывает восприятие послереволюционных событий глазами ребенка, особенности детской психологии и уникальной фантазии.
В 1925 году выходит последнее произведение писателя юмористический роман «Шутка мецената».
Посвящаю Лиде Терентьевой
Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл все на свете.
Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул. Потом сказали:
– Что тебе, Лидочка?
– Что ты делаешь?
С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.
– Я читаю, дитя мое, о тактике жирондистов.
Она долго смотрит на меня.
– Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
– А зачем?
– Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
– Да. Это патологический термин.
– А зачем?
У нее дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
– Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
Женская непоследовательность. Она, вздыхая, отвечает:
– Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
– Ты, Лида, вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
– И потом, я хочу сказку.
Около ее голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
– У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это не хорошо. Расскажи лучше ты мне.
Она карабкается на колени и целует меня в шею.
– Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну, слушай… Ты про Красную Шапочку не знаешь?
Я делаю изумленное лицо:
– Первый раз слышу.
– Ну, слушай… Жила-была Красная Шапочка…
– Виноват… Не можешь ли ты указать точно ее местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
– А зачем?
– Где она жила?!
Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает.
– В этом… В Симферополе.
– Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
– …Взяла она маслецо и лепешечку и пошла через лес к бабушке…
– Состоял ли лес в частном владении или составлял казенную собственность?
Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
– Казенная. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
– По-латыни – Lupus.
– Я спрашиваю: большой волк?
– Вот такой. И говорит ей…
Она морщит нос и рычит:
– Кррасная Шапочка… Куда ты идешь?
– Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
Она страдальчески закусывает губу:
– Я больше не буду рассказывать сказки. Мне стыдно.
– Ну, я тебе расскажу. Жил-был мальчик…
– А где он жил? – ехидно спрашивает она.
– Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша… яблоки имеют лапки?» – «Нет, милый». – «Ну, значит я жабу слопал!»
Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
– Ай! Съел жабу?
– Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
Минут через двадцать знакомое дергание за пиджак, легкое царапание ногтем – и шепотом:
– Дядя! Я знаю сказку.
Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно…
– Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
– Сказка! Жила-была девочка. Взяла ее мама в сад, где росли эти самые… груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» – «Нет, детка». – «Ну, значит, я курицу слопала!»
– Лидка! Да ведь это моя сказка!
Дрожа от восторга, она машет на меня руками и кричит:
– Нет, моя, моя, моя! У тебя другая.
– Лида! Знаешь ты, что это – плагиат? Стыдись!
Чтобы замять разговор, она просит:
– Покажи картинки.
– Ладно. Хочешь, я найду в журнале твоего жениха?
Я беру старый журнал, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевского Вия, и язвительно преподношу его девочке:
– Вот твой жених.
В ужасе она смотрит на страшилище, а затем, скрыв горькую обиду, говорит с притворной лаской:
– Хорошо-о… Теперь дай ты мне книгу – я твоего жениха найду.
– Ты хочешь сказать: невесту?
– Ну, невесту.
Опять тишина. Влезши на диван, Лида тяжело дышит и все перелистывает книгу, перелистывает…
– Пойди сюда, дядя, – неуверенно подзывает она. – Вот твоя невеста…
Палец ее робко ложится на корявый ствол старой, растрепанной ивы.
– Э, нет, милая. Какая же это невеста? Это дерево. Ты поищи женщину пострашнее.
Опять тишина и частый шорох переворачиваемых листов. Потом тихий, тонкий плач.
– Лида, Лидочка… Что с тобой?
Едва выговаривая от обильных слез, она бросается ничком на книгу и горестно кричит:
– Я не могу… найти… для тебя… страшную… невесту.
Пожав плечами, сажусь за революцию; углубляюсь в чтение.
Тишина… Оглядываюсь.
С непросохшими глазами, Лида держит перед собой дверной ключ и смотрит на меня в его отверстие. Ее удивляет, что если ключ держать к глазу близко, то я виден весь, а если отодвинуть, то только кусок меня.
Кряхтя, она сползает с дивана, приближается ко мне и смотрит в ключ на расстоянии вершка от моей спины.
И в глазах ее сияет неподдельное изумление и любопытство перед неразрешимой загадкой природы…
Аркадий Аверченко
Посвящаю Лиде Терентьевой
Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл все на свете.
Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул. Потом сказали:
– Что тебе, Лидочка?
– Что ты делаешь?
С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.
– Я читаю, дитя мое, о тактике жирондистов.
Она долго смотрит на меня.
– Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
– А зачем?
– Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
– Да. Это патологический термин.
– А зачем?
У нее дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
– Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
Женская непоследовательность. Она, вздыхая, отвечает:
– Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
– Ты, Лида, вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
– И потом, я хочу сказку.
Около ее голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
– У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это не хорошо. Расскажи лучше ты мне.
Она карабкается на колени и целует меня в шею.
– Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну, слушай… Ты про Красную Шапочку не знаешь?
Я делаю изумленное лицо:
– Первый раз слышу.
– Ну, слушай… Жила-была Красная Шапочка…
– Виноват… Не можешь ли ты указать точно ее местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
– А зачем?
– Где она жила?!
Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает.
– В этом… В Симферополе.
– Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
– …Взяла она маслецо и лепешечку и пошла через лес к бабушке…
– Состоял ли лес в частном владении или составлял казенную собственность?
Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
– Казенная. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
– По-латыни – Lupus.
– Я спрашиваю: большой волк?
– Вот такой. И говорит ей…
Она морщит нос и рычит:
– Кррасная Шапочка… Куда ты идешь?
– Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
Она страдальчески закусывает губу:
– Я больше не буду рассказывать сказки. Мне стыдно.
– Ну, я тебе расскажу. Жил-был мальчик…
– А где он жил? – ехидно спрашивает она.
– Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша… яблоки имеют лапки?» – «Нет, милый». – «Ну, значит я жабу слопал!»
Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
– Ай! Съел жабу?
– Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
Минут через двадцать знакомое дергание за пиджак, легкое царапание ногтем – и шепотом:
– Дядя! Я знаю сказку.
Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно…
– Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
– Сказка! Жила-была девочка. Взяла ее мама в сад, где росли эти самые… груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» – «Нет, детка». – «Ну, значит, я курицу слопала!»
– Лидка! Да ведь это моя сказка!
Дрожа от восторга, она машет на меня руками и кричит:
– Нет, моя, моя, моя! У тебя другая.
– Лида! Знаешь ты, что это – плагиат? Стыдись!
Чтобы замять разговор, она просит:
– Покажи картинки.
– Ладно. Хочешь, я найду в журнале твоего жениха?
Я беру старый журнал, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевского Вия, и язвительно преподношу его девочке:
– Вот твой жених.
В ужасе она смотрит на страшилище, а затем, скрыв горькую обиду, говорит с притворной лаской:
– Хорошо-о… Теперь дай ты мне книгу – я твоего жениха найду.
– Ты хочешь сказать: невесту?
– Ну, невесту.
Опять тишина. Влезши на диван, Лида тяжело дышит и все перелистывает книгу, перелистывает…
– Пойди сюда, дядя, – неуверенно подзывает она. – Вот твоя невеста…
Аркадий Аверченко
Посвящаю Лиде Терентьевой
Подперев руками голову, я углубился в «Историю французской революции» и забыл все на свете.
Сзади меня потянули за пиджак. Потом поцарапали ногтем по спине. Потом под мою руку была просунута глупая морда деревянной коровы. Я делал вид, что не замечаю этих ухищрений. Сзади прибегали к безуспешной попытке сдвинуть стул. Потом сказали:
– Что тебе, Лидочка?
– Что ты делаешь?
С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.
– Я читаю, дитя мое, о тактике жирондистов.
Она долго смотрит на меня.
– Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры.
– А зачем?
– Для расширения кругозора и пополнения мозга серым веществом.
– Да. Это патологический термин.
– А зачем?
У нее дьявольское терпение. Свое «а зачем» она может задавать тысячу раз.
– Лида! Говори прямо: что тебе нужно? Запирательство только усилит твою вину.
Женская непоследовательность. Она, вздыхая, отвечает:
– Мне ничего не надо. Я хочу посмотреть картинки.
– Ты, Лида, вздорная, пустая женщина. Возьми журнал и беги в паническом страхе в горы.
– И потом, я хочу сказку.
Около ее голубых глаз и светлых волос «История революции» бледнеет.
– У тебя, милая, спрос превышает предложение. Это не хорошо. Расскажи лучше ты мне.
Она карабкается на колени и целует меня в шею.
– Надоел ты мне, дядька, со сказками. Расскажи да расскажи. Ну, слушай… Ты про Красную Шапочку не знаешь?
Я делаю изумленное лицо:
– Первый раз слышу.
– Ну, слушай… Жила-была Красная Шапочка…
– Виноват… Не можешь ли ты указать точно ее местожительство? Для уяснения, при развитии фабулы.
– А зачем?
– Где она жила?!
Лида задумывается и указывает единственный город, который она знает.
– В этом… В Симферополе.
– Прекрасно! Я сгораю от любопытства слушать дальше.
– …Взяла она маслецо и лепешечку и пошла через лес к бабушке…
– Состоял ли лес в частном владении или составлял казенную собственность?
Чтобы отвязаться, она сухо бросает:
– Казенная. Шла, шла, вдруг из лесу волк!
– По-латыни – Lupus.
– Я спрашиваю: большой волк?
– Вот такой. И говорит ей…
Она морщит нос и рычит:
– Кррасная Шапочка… Куда ты идешь?
– Лида! Это неправда! Волки не говорят. Ты обманываешь своего старого, жалкого дядьку.
Она страдальчески закусывает губу:
– Я больше не буду рассказывать сказки. Мне стыдно.
– Ну, я тебе расскажу. Жил-был мальчик…
– А где он жил? – ехидно спрашивает она.
– Он жил у Западных отрогов Урала. Как-то папа взял его и понес в сад, где росли яблоки. Посадил под деревом, а сам влез на дерево рвать яблоки. Мальчик и спрашивает: «Папаша… яблоки имеют лапки?» – «Нет, милый». – «Ну, значит я жабу слопал!»
Рассказ идиотский, нелепый, подслушанный мною однажды у полупьяной няньки. Но на Лиду он производит потрясающее впечатление.
– Ай! Съел жабу?
– Представь себе. Очевидно, притупление вкусовых сосочков. А теперь ступай. Я буду читать.
Минут через двадцать знакомое дергание за пиджак, легкое царапание ногтем – и шепотом:
– Дядя! Я знаю сказку.
Отказать ей трудно. Глаза сияют, как звездочки, и губки топырятся так смешно…
– Ну, ладно. Излей свою наболевшую душу.
– Сказка! Жила-была девочка. Взяла ее мама в сад, где росли эти самые… груши. Влезла на дерево, а девочка под грушей сидит. Хорошо-о. Вот девочка и спрашивает: «Мама! Груши имеют лапки?» – «Нет, детка». – «Ну, значит, я курицу слопала!»
– Лидка! Да ведь это моя сказка!
Дрожа от восторга, она машет на меня руками и кричит:
– Нет, моя, моя, моя! У тебя другая.
– Лида! Знаешь ты, что это – плагиат? Стыдись!
Чтобы замять разговор, она просит:
– Покажи картинки.
– Ладно. Хочешь, я найду в журнале твоего жениха?
Я беру старый журнал, отыскиваю чудовище, изображающее гоголевского Вия, и язвительно преподношу его девочке:
– Вот твой жених.
В ужасе она смотрит на страшилище, а затем, скрыв горькую обиду, говорит с притворной лаской:
– Хорошо-о… Теперь дай ты мне книгу – я твоего жениха найду.
– Ты хочешь сказать: невесту?
– Ну, невесту.
Опять тишина. Влезши на диван, Лида тяжело дышит и все перелистывает книгу, перелистывает…
– Пойди сюда, дядя, – неуверенно подзывает она. – Вот твоя невеста…
Палец ее робко ложится на корявый ствол старой, растрепанной ивы.
– Э, нет, милая. Какая же это невеста? Это дерево. Ты поищи женщину пострашнее.
Опять тишина и частый шорох переворачиваемых листов. Потом тихий, тонкий плач.
